Четвертый сон Веры Павловны в романе «Что делать? Н. Г

Четвертый сон Веры Павловны

И снится Вере Павловне сон, будто:

Доносится до нее знакомый, - о, какой знакомый теперь! - голос издали, ближе, ближе, -

Wie herrlich leuchtet

………………………………

………………………………

О любовь моя, теперь я знаю всю твою волю; я знаю, что она будет; но как же она будет? Как тогда будут жить люди?

Я одна не могу рассказать тебе этого, для этого мне нужна помощь моей старшей сестры, - той, которая давно являлась тебе. Она моя владычица и слуга моя. Я могу быть только тем, чем она делает меня; но она работает для меня. Сестра, приди на помощь.

Является сестра своих сестер, невеста своих женихов.

Здравствуй, сестра, - говорит она царице, - здесь и ты, сестра? - говорит она Вере Павловне. - Ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри.

Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, - или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы - это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля - это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, - как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето. Рощи - это наши рощи: дуб и липа, клен и вяз, - да, рощи те же, как теперь; за ними очень заботливый уход, нет в них ни одного больного дерева, но рощи те же, - только они и остались те же, как теперь. Но это здание, - что ж это, какой оно архитектуры? теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, - дворец, который стоит на Сайденгамском {43} холме: чугун и стекло, чугун и стекло - только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! его каменные стены - будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галерею. Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? да и мебель почти вся такая же, - мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы? «Попробуй подвинуть это кресло», - говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки; да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. «Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, - тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в том зале пол тоже без ковров, - для танцев». И повсюду южные деревья и цветы; весь дом - громадный зимний сад.

Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? «Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их». Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? «По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половины детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть». Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины - и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, - люди почти только ходят, ездят, управляют машинами; и как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они рабо354 тают, раскинут огромный полог; как подвигается работа, подвигается и он, - как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И всё песни, всё песни, - незнакомые, новые; а вот припомнили и нашу; знаю ее:

Будем жить с тобой по-пански; {44}

Эти люди - нам друзья,

Что душе твоей угодно,

Все добуду с ними я…

Но вот работа кончена, все идут к зданию. «Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать», - говорит старшая сестра. Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, - столы уж накрыты, - сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: «Здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах - это слишком легкая работа для других рук, - говорит старшая сестра, - ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого». Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами; блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед. «А кто ж будет прислуживать?» - «Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять-шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях - это ящики с кипятком, - говорит старшая сестра. - Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?» - «Несколько раз в год». - «У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть - расчет».

«Неужели ж это мы? неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски». - «Да, ты видишь невдалеке реку - это Ока; эти люди мы, ведь с тобою я, русская!» - «И ты все это сделала?» - «Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь». - «И все так будут жить?» - «Все, - говорит старшая сестра, - для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец моей половины дня, работы, и начало ее половины; - мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца».

Цветы завяли; листья начинают падать с деревьев; картина становится уныла. «Видишь, на это скучно было бы смотреть, тут было бы скучно жить, - говорит младшая сестра, - я так не хочу». - «Залы пусты, на полях и в садах тоже нет никого, - говорит старшая сестра, - я это устроила по воле своей сестры царицы». - «Неужели дворец в самом деле опустел?» - «Да, ведь здесь холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из двух тысяч человек осталось теперь десять - двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на северную осень. Через несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок провести здесь несколько дней по-зимнему».

«Но где ж они теперь?» - «Да везде, где тепло и хорошо, - говорит старшая сестра, - на лето, когда здесь много работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает. Но, принимая летом множество гостей, помощников в работе, вы сами на семь-восемь плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, - кому куда приятнее. Но есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта сторона так и называется Новая Россия». - «Это где Одесса и Херсон?» - «Это в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия».

Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. «Эти горы были прежде голые скалы, - говорит старшая сестра. - Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис». - «Что ж это за земля?» - «Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы». На далеком северо-356 востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же юго-восточном направлении, длинный и широкий залив; на юге далеко идет земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу. Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек. «Но мы в центре пустыни?» - говорит изумленная Вера Павловна. «Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она «кипит молоком и медом». Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы, русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и обильно. Да, от большой северо-восточной реки все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания, в трех, в четырех верстах друг от друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице». - «Спустимся к одному из них», - говорит старшая сестра.

Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. «Они потому из алюминия, - говорит старшая сестра, - что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается на солнце, это несколько дороже чугуна, но по-здешнему удобнее». Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них, высоко над дворцом, над всем дворцом и на полверсты вокруг него, растянут белый полог. «Он постоянно обрызгивается водою, - говорит старшая сестра, - видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан, разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно: ты видишь, они изменяют температуру, как хотят». - «А кому нравится зной и яркое здешнее солнце?» - «Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как ему угодно; я к тому веду, я все для этого только и работаю». - «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» - «Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, - почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время». - «Но кто хочет постоянно жить в них?» - «Живут, как вы живете в своих Петербургах, Парижах, Лондонах, - кому ж какое дело? кто станет мешать? Каждый живи, как хочешь; только огромнейшее большинство, девяносто девять человек из ста живут так, как мы с сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее. Но иди же во дворец, уж довольно поздний вечер, пора смотреть на них».

«Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось?» - «Что?» - «То, что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы проводим две трети нашего года». - «Как это сделалось? да что ж тут мудреного? Ведь это сделалось не в один год и не в десять лет, я постепенно подвигала дело. С северо-востока, от берегов большой реки, с северо-запада, от прибрежья большого моря, - у них так много таких сильных машин, - возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по нескольку верст, иногда по одной версте в год, как и теперь всё идут больше на юг, что ж тут особенного? Они только стали умны, стали обращать на пользу себе громадное количество сил и средств, которые прежде тратили без пользы или и прямо во вред себе. Недаром же я работаю и учу. Трудно было людям только понять, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями, такими грубыми, жестокими, безрассудными, но я учила и учила их; а когда они стали понимать, исполнять было уже нетрудно. Я не требую ничего трудного, ты знаешь. Ты кое-что делаешь по-моему, для меня, - разве это дурно?» - «Нет». - «Конечно, нет. Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств? разве больше, чем у других?» - «Нет, какие ж у нас были средства?» - «А ведь твои швеи имеют в десять раз больше удобств, в двадцать раз больше радостей жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с такими же средствами, какие были у вас. Ты сама доказала, что и в твое время люди могут жить очень привольно. Нужно только быть рассудительными, уметь хорошо устроиться, узнать, как выгоднее употреблять средства». - «Так, так; я это знаю». - «Иди же еще посмотреть немножко, как живут люди через несколько времени после того, как стали понимать то, что давно понимала ты».

Они входят в дом. Опять такой же громаднейший, великолепный зал. Вечер в полном своем просторе и веселье, прошло уж три часа после заката солнца: самая пора веселья. Как ярко освещен зал, чем же? - нигде не видно ни канделябров, ни люстр; ах, вот что! - в куполе зала большая площадка из матового стекла, через нее льется свет, - конечно, такой он и должен быть: совершенно, как солнечный, белый, яркий и мягкий, - ну да, это электрическое освещение. В зале около тысячи человек народа, но в ней могло бы свободно быть втрое больше. «И бывает, когда приезжают гости, - говорит светлая красавица, - бывает и больше». - «Так что ж это? разве не бал? Это разве простой будничный вечер?» - «Конечно». - «А по-нынешнему, это был бы придворный бал, так роскошна одежда женщин; да, другие времена, это видно и по покрою платьев. Есть несколько дам и в нашем платье, но видно, что они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над своим костюмом; на других другие, самые разнообразные костюмы, разных восточных и южных покроев, все они грациознее нашего; но преобладает костюм, похожий на тот, какой носили гречанки в изящнейшее время Афин, - очень легкий и свободный, и на мужчинах тоже широкое, длинное платье без талии, что-то вроде мантий и матиев, видно, что это обыкновенный домашний костюм их, как это платье скромно и прекрасно! Как мягко и изящно обрисовывает оно формы, как возвышает оно грациозность движений! И какой оркестр, более ста артистов и артисток, но, особенно, какой хор!» - «Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ жизни не тот, очень здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше», - говорит светлая царица. Но люди в оркестре и в хоре беспрестанно меняются: одни уходят, другие становятся на их место, - они уходят танцевать, они приходят из танцующих.

У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? - Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья. И теперь веселье простых людей, когда им удается веселиться, более радостно, живо и свежо, чем наше; но у наших простых людей скудны средства для веселья, а здесь средства богаче, нежели у нас; и веселье наших простых людей смущается воспоминанием неудобств и лишений, бед и страданий, смущается предчувствием того же впереди, - это мимолетный час забытья нужды и горя, - а разве нужда и горе могут быть забыты вполне? разве песок пустыни не заносит? разве миазмы болота не заражают и небольшого клочка хорошей земли с хорошим воздухом, лежащего между пустынею и болотом? А здесь нет ни воспоминаний, ни опасений нужды или горя; здесь только воспоминания вольного труда в охоту, довольства, добра и наслаждения, здесь и ожидания только все того же впереди. Какое же сравнение! И опять: у наших рабочих людей нервы только крепки, потому способны выдерживать много веселья, но они у них грубы, не восприимчивы. А здесь: нервы и крепки, как у наших рабочих людей, и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к веселью, здоровая, сильная жажда его, какой нет у нас, какая дается только могучим здоровьем и физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений, какая есть в нас; они имеют все наше нравственное развитие вместе с физическим развитием крепких наших рабочих людей: понятно, что их веселье, что их наслаждение, их страсть - все живее и сильнее, шире и сладостнее, чем у нас. Счастливые люди!

Нет, теперь еще не знают, что такое настоящее веселье, потому что еще нет такой жизни, какая нужна для него, и нет таких людей. Только такие люди могут вполне веселиться и знать весь восторг наслажденья! Как они цветут здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны их черты! Все они - счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения, - счастливцы, счастливцы!

Шумно веселится в громадном зале половина их, а где ж другая половина? «Где другие? - говорит светлая царица. - Они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах, или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего - это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза; ты видела - они уходили, они приходили; они уходили - это я увлекла их, здесь комната каждого и каждой - мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там тайна; они возвращались - это я возвращала их из царства моих тайн на легкое веселье. Здесь царствую я.

Я царствую здесь. Здесь всё для меня! Труд - заготовление свежести чувств и сил для меня, веселье - приготовления ко мне, отдых после меня. Здесь я - цель жизни, здесь я - вся жизнь».

«В моей сестре, царице, высшее счастие жизни, - говорит старшая сестра, - но ты видишь, здесь всякое счастье, какое кому надобно. Здесь все живут, как лучше кому жить, здесь всем и каждому - полная воля, вольная воля.

То, что мы показали тебе, не скоро будет в полном своем развитии, какое видела теперь ты. Сменится много поколений, прежде чем вполне осуществится то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».

ПЛАН-КОНСПЕКТ

урока литературы в 10а классе

1.Ф.И.О. Черепанова Н.В.

2.Место работы МБОУ СОШ № 15

3.Должность учитель русского языка и литературы

4.Предмет литература

5.Класс 10 класс

6.Тема урока

(по роману Н.Г.Чернышевского «Что делать?»)

7.Базовый учебник Сахаров В.И., Зинин С.А. Литература. 10 класс: учебник для общеобразовательных учреждений: в 2ч. - М.: ООО «ТИД «Русское слово – РС», 2010г.

8.Цель урока:

Расширить представления учащихся о «новых людях», помочь почувствовать их самобытность, красоту, богатую и напряжённую умственную жизнь.

9.Задачи:

- обучающие

определить значение сна Веры Павловны, взгляд писателя на роль женщины в обществе;

выяснить, как показано будущее в романе;

-развивающие

совершенствовать навыки работы с текстом произведения, развивать монологическую речь учащихся, умение анализировать и обобщать;

-воспитывающие

воспитывать социально значимую личность, умеющую ценить труд, знания, красоту, готовую служить Отечеству.

-метапредметные умения:

работа с разными источниками информации, работа с текстом художественной литературы, поиск ответа на проблемный вопрос

10.Тип урока : комбинированный

11.Формы работы обучающихся:

фронтальная, индивидуальная

12. Необходимое техническое оборудование:

Словарь С.Ожегова, тексты романа «Что делать?» Н.Чернышевского

Ход урока

Организационный момент. Сообщение темы, задач урока.

Сегодня на уроке мы продолжим работу по анализу глав из романа Н.Чернышевского «Что делать?»

Тема нашего урока: «Четвёртый сон Веры Павловны»

- Эпиграфом к уроку возьмём слова Н.Чернышевского:

…будущее светло и прекрасно.

Любите его, стремитесь к нему, работайте для него,

приближайте его, переносите из него в настоящее,

сколько можете перенести.

Н.Г.Чернышевский. Роман «Что делать?»

- Наша задача:

1) выяснить значение сна и романа;

2) определить взгляд писателя на роль женщины в обществе;

3) рассмотреть, как показано будущее в романе.

Повторение. Актуализация знаний.

Когда и где родился Н.Чернышевский?

1828г., Саратов

Какое образование он получил?

Он учился в Саратовской духовной семинарии,

затем в Петербургском университете на отделении

общей словесности философского факультета.

Какие языки он знал?

К 16 годам он знал английский язык, немецкий,

французский, греческий, латинский, польский,

персидский, татарский.

В каком журнале работал Чернышевский?

В журнале «Современник»

Какое направление журнала «Современник» определилось под руководством Некрасова и Чернышевского?

Революционно-демократическое

Почему Чернышевский был арестован?

Поводом к аресту послужила прокламация

«Барским крестьянам от их доброжелателей поклон»

Когда состоялась гражданская казнь Чернышевского?

дощечка с надписью «Государственный преступник»

Каково было решение суда?

14 лет каторжных работ в рудниках,

с последующим поселением в Сибири.

Когда был написан роман «Что делать?»

Почему цензура пропустила роман в печать?

1. 1. «Первое следствие дурацкого дела»

      «Предисловие»

      «Жизнь Веры Павловны в родительском семействе»

      «Первая любовь и законный брак»

      «Замужество и вторая любовь»

      «Второе замужество»

      «Новые лица и развязка»

      Перемена декораций»

Кому посвящён роман «Что делать?»

Ольге Сократовне, жене писателя

Что можно сказать о жанре романа?

- социально-бытовой

- семейно-бытовой

- детективный

- публицистический

- интеллектуальный

-что делать для избавления народа от страданий?

- кто это сделает?

- каким будет будущее?

- что из настоящего можно взять в будущее?

- какова роль женщины в обществе?

Почему Рахметова называют «особенным человеком»?

Сообщение ученика о Рахметове.

Что такое ригоризм? Почему Рахметова называют ригористом?

Ригоризм – чрезмерная строгость, прямолинейность в соблюдении нравственных принципов в поведении.

Ригорист – человек, отличающийся ригоризмом.

Итак, Рахметов в романе Чернышевского – «особенный человек», ригорист, человек «другой породы», т.е. профессиональный революционер.

Умный, одарённый, отличающийся редкой трудоспособностью, он заранее готовит себя к революционной работе.

Огромно его желание освободить народ от угнетения.

«Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы. Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало… Это цвет лучших людей, это двигатель двигателей, это соль соли земли», - писал с восхищением Чернышевский.

Зачем же перед «Четвёртым сном Веры Павловны», повествующем о будущем, дан рассказ о Рахметове?

Чтобы увидеть, ради чего ведётся революционная

борьба. Итог этой борьбы – светлое будущее.

Работа с текстом.

«Четвёртый сон Веры Павловны»

Рассмотрим, как показано будущее в романе:

1. Как описывается природа? Стр.381

Природа очень красивая, природа радует

(социальная функция пейзажа)

1. Как выглядит город? Зачитайте. Стр.383

Дивный город, много чудных храмов, всюду статуи

Прекрасные библиотеки, музеи, театры

1. Что сказано о народе? Каков он? Стр.383

Народ прекрасен, он деятельный, живой, весёлый

1. Каково отношение к женщине? Стр.384

«…человеческого достоинства они ещё не признавали в ней…»

1. Какой будет жизнь в новом обществе? Гл.8, стр. 393

Много молодых, долго не стареют

Дети любят трудиться

Всё делают за людей машины

Во время труда люди поют:

им весело работать

1. Почему они так счастливы? Гл.10 (в конце), стр.400

Люди счастливы, потому что живут свободно,

разумно, творчески, развивая и совершенствуя

свои способности, наслаждаясь

гармонической полнотой существования.

Источником их жизни является труд.

1. Каково же будущее? Гл.11, стр.401

«…будущее светло и прекрасно…»

1. Что необходимо женщине, чтобы она была счастлива в новом обществе?

Свобода и равноправие с мужчиной

Вера Павловна, как и большинство «новых людей», рано начала работать, преодолевать невзгоды и трудности. Для неё недостаточно быть счастливой только в личной жизни. Она хочет жить для народа, бороться за освобождение других женщин. Её невозможно заставить что-либо делать против её воли.

Личное счастье «невозможно без счастья других» - таков взгляд писателя на роль женщины в обществе.

Только когда женщина станет свободной, равноправной с мужчиной, можно говорить о свободном обществе.

Сравните Веру Павловну с Кукшиной, героиней романа И.С.Тургенева «Отцы и дети».

Что общего и в чём отличие?

Роман Н.Чернышевского «Что делать?»

Вера Павловна

Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети»

Е.Кукшина

Задумываются о положении женщины в обществе

1) много читает, помогает мужу

только рассуждает о нигилизме

2) открыла мастерскую, трудится, чтобы

приблизить приход нового времени

ничего не делает, её убеждения фальшивы и неглубоки

3) счастлива сама и думает о счастье других женщин

считает себя «эмансипе»

Сообщение ученика о «Четвёртом сне Веры Павловны»

- Значение сна – изображение светлого будущего .

- Почему роман «Что делать?» можно назвать романом-утопией?

Утопия – нечто фантастическое, несбыточное, неосуществимая мечта

- Значение романа:

1) роман зовёт к действию, учит жить

2) воспевает деятельный, свободный труд человека;

3) показывает светлое будущее;

4) раскрывает роль женщины в обществе

Н.Чернышевского волновала судьба страны, народа, он звал на борьбу за светлое будущее, как и строки его идейного союзника, поэта Н.Некрасова:

…Не может сын глядеть спокойно

На горе матери родной,

Не будет гражданин достойный

К Отчизне холоден душой,

Ему нет горше укоризны…

Иди в огонь за честь Отчизны,

За убежденья, за любовь… (Н.Некрасов «Поэт и гражданин»)

Обратимся ещё раз к эпиграфу.

Какие выводы для себя мы можем сделать после прочтения романа «Что делать?»

-Учиться, любить Родину, трудиться на благо Отечества

Домашнее задание: сочинение в форме эссе

1в. - Образ Веры Павловны и «женский вопрос» в романе Чернышевского «Что делать?»

2в. – Чем привлекает вас образ Рахметова? Что в нём вы не принимаете?

Индивидуальное задание: сообщение о жизни и творчестве Н.Некрасова

Карточка-задание

Письменно ответить на вопрос:

Карточка-задание

Письменно ответить на вопрос:

Можно ли назвать подвигом жизнь и творчество Н.Чернышевского? Почему?

И снится Вере Павловне сон, будто:

Доносится до нее знакомый, -- о, какой знакомый теперь! -- голос {135} издали, ближе, ближе, -

Wie herrlich leuchtet
Mir die Natur!
Wie glanzt die Sonne!
Wie lacht die Flur! {*} {136}
{* Как мне природа
Блестит вокруг,
Как рдеет солнце,
Смеется луг!
(Перевод С. С. Заяицкого)}

И видит Вера Павловна, что это так, все так...

Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди -- "о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор"

O Erd"! O Sonne!
O Gluck! O Lust!
O Lieb", o Liebe,
So goldenshon,
Wie Morgenwolken
Auf jenen Hoh"n! {*} {137}

{* О мир, о солнце
О свет, о смех!
Любви, любови
О блеск златой,
Как горний облак
Над высью той!
(Перевод С. С. Заяицкого)}

Теперь ты знаешь меня? Ты знаешь, что я хороша? Но ты не знаешь; никто из вас еще не знает меня во всей моей красоте. Смотри, что было, что теперь, что будет. Слушай и смотри:

Wohl perlet im Glase der purpurne Wien,
Wohl glanzen die Augen der Gaste... {*} {138}
{* Как весело кубок бежит по рукам,
Как взоры пирующих ясны...
(Перевод С. П. Шевырева)}

У подошвы горы, на окраине леса, среди цветущих кустарников высоких густых аллей воздвигся дворец.

Идем туда.

Они идут, летят.

Роскошный пир. Пенится в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и, тайком, пожатие руки, и порою украдкой неслышный поцелуй. -- "Песню! Песню! Без песни не полно веселие!" И встает поэт. Чело и мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл история, и жизнь тысячелетий проносится в его песни рядом картин.

Звучат слова поэта, и возникает картина.

Шатры номадов {139}. Вокруг шатров пасутся овцы, лошади, верблюды. Вдали лес олив и смоковниц. Еще дальше, дальше, на краю горизонта к северо-западу, двойной хребет высоких гор. Вершины гор покрыты снегом, склоны их покрыты кедрами. Но стройнее кедров эти пастухи, стройнее пальм их жены, и беззаботна их жизнь в ленивой неге: у них одно дело -- любовь, все дни их проходят, день за днем, в ласках и песнях любви.

Нет, -- говорит светлая красавица, -- это не обо мне. Тогда меня не было. Эта женщина была рабыня. Где нет равенства, там нет меня. Ту царицу звали Астарта {140}. Вот она.

Роскошная женщина. На руках и на ногах ее тяжелые золотые браслеты; тяжелое ожерелье из перлов и кораллов, оправленных золотом, на ее шее. Ее волоса увлажены миррою. Сладострастие и раболепство в ее лице, сладострастие и бессмыслие в ее глазах.

"Повинуйся твоему господину; услаждай лень его в промежутки набегов; ты должна любить его потому что он купил тебя, и если ты не будешь любить его, он убьет тебя", -- говорит она женщине, лежащей перед нею во прахе.

Ты видишь, что это не я, -- говорит красавица.

Опять звучат вдохновенные слова поэта. Возникает новая картина.

Город. Вдали на севере и востоке горы: вдали на востоке и юге, подле на западе, море. Дивный город. Не велики в нем домы, и не роскошны снаружи. Но сколько в нем чудных храмов! Особенно на холме, куда ведет лестница с воротами удивительного величия и красоты: весь холм занят храмами и общественными зданиями, из которых каждого одного было бы довольно ныне, чтобы увеличить красоту и славу великолепнейшей из столиц. Тысячи статуй в этих храмах и повсюду в городе, -- статуи, из которых одной было бы довольно, чтобы сделать музей, где стояла бы она, первым музеем целого мира. И как прекрасен народ, толпящийся на площадях, на улицах: каждый из этих юношей, каждая из этих молодых женщин и девушек могли бы служить моделью для статуи. Деятельный, живой, веселый народ, народ, вся жизнь которого светла и изящна. Эти домы, не роскошные снаружи, -- какое богатство изящества и высокого уменья наслаждаться показывают они внутри: на каждую вещь из мебели и посуды можно залюбоваться. И все эти люди, такие прекрасные, так умеющие понимать красоту, живут для любви, для служения красоте. Вот изгнанник возвращается в город, свергнувший его власть: он возвращается затем, чтобы повелевать, -- все это знают. Что ж ни одна рука не поднимается против него? На колеснице с ним едет, показывая его народу, прося народ принять его, говоря народу, что она покровительствует ему, женщина чудной красоты даже среди этих красавиц, -- и преклоняясь перед ее красотою, народ отдает власть над собою Пизистрату, ее любимцу. Вот суд; судьи -- угрюмые старики, народ может увлекаться, они не знают увлеченья. Ареопаг славится беспощадною строгостью, неумолимым нелицеприятием: боги и богини приходили отдавать свои дела на его решение. И вот должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе; является перед ними Аспазия {141}, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: "Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!" Это ли не царство красоты? Это ли не царство любви?

Нет, -- говорит светлая красавица, -- меня тогда не было. Они поклонялись женщине, но не признавали ее равною себе. Они поклонялись ей, но только как источнику наслаждений; человеческого достоинства они еще не признавали в ней! Где нет уважения к женщине, как к человеку, там нет меня. Ту царицу звали Афродита. Вот она.

На этой царице нет никаких украшений, -- она так прекрасна, что ее поклонники не хотели, чтоб она имела одежду, ее дивные формы не должны быть скрыты от их восхищенных глаз.

Что говорит она женщине, почти так же прекрасной, как сама она, бросающей фимиам на ее олтарь?

"Будь источником наслаждения для мужчины. Он господин твой. Ты живешь не для себя, а для него".

И в ее глазах только нега физического наслаждения. Ее осанка горда, в ее лице гордость, но гордость только своею физическою красотою. И на какую жизнь обречена была женщина во время царства ее? Мужчина запирал женщину в гинекей, чтобы никто кроме его, господина, не мог наслаждаться красотою, ему принадлежащею. У ней не было свободы. Были у них другие женщины, которые называли себя свободными, но они продавали наслаждение своею красотою, они продавали свою свободу. Нет, и у них не было свободы. Эта царица была полурабыня. Где нет свободы, там нет счастия, там нет меня.

Опять звучат слова поэта. Возникает новая картина.

Арена перед замком. Кругом амфитеатр с блистательной толпою зрителей. На арене рыцари. Над ареною, на балконе замка сидит девушка. В ее руке шарф. Кто победит, тому шарф и поцелуй руки ее. Рыцари бьются насмерть. Тоггенбург {142} победил. "Рыцарь, я люблю вас, как сестра. Другой любви не требуйте. Не бьется мое сердце, когда вы приходите, -- не бьется оно, когда вы удаляетесь". "Судьба моя решена", -- говорит он и плывет в Палестину. По всему христианству разносится слава его подвигов. Но он не может жить, не видя царицу души своей. Он возвращается, он не нашел забвенья в битвах. "Не стучитесь, рыцарь: она в монастыре". Он строит себе хижину, из окон которой, невидимый ей, может видеть ее, когда она поутру раскрывает окно своей кельи. И вся жизнь его -- ждать, пока явится она у окна, прекрасная, как солнце: нет у него другой жизни, как видеть царицу души своей, и не было у него другой жизни, пока не иссякла в нем жизнь; и когда погасла в нем жизнь, он сидел у окна своей хижины и думал только одно: увижу ли ее еще?

Это уж вовсе, вовсе не обо мне, -- говорит светлая красавица. -- Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, -- жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой касался мужчина, этот мужчина уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали "Непорочностью" {143}. Вот она.

Скромная, кроткая, нежная, прекрасная, -- прекраснее Астарты, прекраснее самой Афродиты, но задумчивая, грустная, скорбящая. Перед нею преклоняют колена, ей подносят венки роз. Она говорит: "Печальная до смертной скорби душа моя. Меч пронзил сердце мое. Скорбите и вы. Вы несчастны. Земля -- долина плача".

Нет, нет, меня тогда не было, -- говорит светлая красавица.

"Нет, те царицы были непохожи на меня. Все они еще продолжают царствовать, но царства всех их падают. С рождением каждой из них начинало падать царство прежней. И я родилась только тогда, когда стало падать царство последней из них. И с тех пор как я родилась, царства их стали падать быстро, быстро, и они вовсе падут, -- из них следующая не могла заменить прежних, и они оставались при ней. Я заменяю всех, они исчезнут, я одна останусь царствовать над всем миром. Но они должны были царствовать прежде меня; без их царств не могло придти мое.

"Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.

"Когда он стал более развит, он стал больше прежнего ценить ее красоту, преклонился перед ее красотою. Но ее сознание было еще не развито. Он ценил только в ней красоту. Она умела думать еще только то, что слышала от него. Он говорил, что только он человек, она не человек, и она еще видела в себе только прекрасную драгоценность, принадлежащую ему, -- человеком она не считала себя. Это царство Афродиты.

"Но вот начало в ней пробуждаться сознание, что и она человек. Какая скорбь должна была обнять ее и при самом слабом проявлении в ней мысли о своем человеческом достоинстве! Ведь она еще не была признаваема за человека. Мужчина еще не хотел иметь ее иною подругою себе, как своею рабынею. И она говорила: я не хочу быть твоею подругою! Тогда страсть к ней заставляла его умолять и смиряться, и он забывал, что не считает ее человеком, и он любил ее, недоступную, неприкосновенную, непорченную деву. Но лишь только верила она его мольбе, лишь только он касался ее -- горе ей! Она была в руках его, эти руки были сильнее ее рук, а он был груб, и он обращал ее в свою рабыню и презирал ее. Горе ей! Это скорбное царство девы.

"Но шли века; моя сестра -- ты знаешь ее? -- та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, -- и пришло время, родилась я.

"Это было недавно, о, это было очень недавно. Ты знаешь ли, кто первый почувствовал, что я родилась и сказал это другим? Это сказал Руссо в "Новой Элоизе" {144}. В ней, от него люди в первый раз услышали обо мне.

"И с той поры мое царство растет. Еще не над многими я царица. Но оно быстро растет, и ты уже предвидишь время, когда я буду царствовать над всею землею. Только тогда вполне почувствуют люди, как я хороша. Теперь те, кто признают мою власть, еще не могут повиноваться всей моей воле. Они окружены массою, неприязненною всей моей воле. Масса истерзала бы их, отравила бы их жизнь, если б они знали и исполняли всю мою волю. А мне нужно счастье, я не хочу никаких страданий, и я говорю им: не делайте того, за что вас стали бы мучить; знайте мою волю теперь лишь настолько, насколько можете знать ее без вреда себе.

Но я могу знать всю тебя?

Да, ты можешь. Твое положение очень счастливое. Тебе нечего бояться. Ты можешь делать все, что захочешь. И если ты будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля не захочет ничего вредного тебе: тебе не нужно желать, ты не будешь желать ничего, за что стали бы мучить тебя незнающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты не думаешь и не будешь думать. Я могу открыться тебе вся.

Назови же мне себя, ты назвала мне прежних цариц, себя ты еще никогда не называла мне.

Ты хочешь, чтобы я назвала себя? Смотри на меня, слушай меня.

Смотри на меня, слушай меня. Ты узнаешь ли мой голос? Ты узнаешь ли лицо мое? Ты видела ли лицо мое?

Да, она еще не видела лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей казалось, что она видит ее? Вот уж год, с тех пор как она говорит с ним, с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.

Нет, я не видела тебя, я не видела лица твоего; ты являлась мне, я видела тебя, но ты окружена сиянием, я не могла видеть тебя, я видела только, что ты прекраснее всех. Твой голос, я слышу его, но я слышу только, что твой голос прекраснее всех.

Смотри же, для тебя на эту минуту я уменьшаю сиянье моего ореола, и мой голос звучит тебе на эту минуту без очаровательности, которую я всегда даю ему; на минуту я для тебя перестаю быть царицею. Ты видела, ты слышала? Ты узнала? Довольно, я опять царица, и уже навсегда царица.

Она опять окружена всем блеском своего сияния, и опять голос ее невыразимо упоителен. Но на минуту, когда она переставала быть царицею, чтоб дать узнать себя, неужели это так? Неужели это лицо видела, неужели этот голос слышала Вера Павловна?

Да, -- говорит царица, -- ты хотела знать, кто я, ты узнала. Ты хотела узнать мое имя, у меня нет имени, отдельного от той, которой являюсь я, мое имя -- ее имя; ты видела, кто я. Нет ничего выше человека, нет ничего выше женщины. Я та, которой являюсь я, которая любит, которая любима.

Да, Вера Павловна видела: это она сама, это она сама, но богиня. Лицо богини ее самой лицо, это ее живое лицо, черты которого так далеки от совершенства, прекраснее которого видит она каждый день не одно лицо; это ее лицо, озаренное сиянием любви, прекраснее всех идеалов, завещанных нам скульпторами древности и великими живописцами великого века живописи, да, это она сама, но озаренная сиянием любви, она, прекраснее которой есть сотни лиц в Петербурге, таком бедном красотою, она прекраснее Афродиты Луврской {145}, прекраснее доселе известных красавиц.

Ты видишь себя в зеркале такою, какая ты сама по себе, без меня. Во мне ты видишь себя такой, какою видит тебя тот, кто любит тебя. Для него я сливаюсь с тобою. Для него нет никого прекраснее тебя: для него все идеалы меркнут перед тобою. Так ли?

Так, о, так!

"Теперь ты знаешь, кто я; узнай, что я...

"Во мне наслаждение чувства, которое было в Астарте: она родоначальница всех нас других цариц, сменявших ее. Во мне упоение созерцанием красоты, которое было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое было в "Непорочности".

"Но во мне все это не так, как было в них, а полнее, выше, сильнее. То, что было в "Непорочности", соединяется во мне с тем, что было в Астарте, и с тем, что было в Афродите. И, соединяясь во мне с другими силами, каждая из этих сил становится могущественнее и лучше от союза. Но больше, еще гораздо больше могущества и прелести дается каждой из этих сил во мне тем новым, что есть во мне, чего не было ни в одной из прежних цариц. Это новое во мне то, чем я отличаюсь от них, -- равноправность любящих, равное отношение между ними, как людьми, и от этого одного нового все во мне много, о, много прекраснее, чем было в них.

"Когда мужчина признает равноправность женщины с собою, он отказывается от взгляда на нее, как на свою принадлежность. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода.

"От равноправности и свободы и то мое, что было в прежних царицах, получает новый характер, высшую прелесть, прелесть, какой не знали до меня, перед которой ничто все, что знали до меня.

"До меня не знали полного наслаждения чувства, потому что без свободного влечения обоих любящих ни один из них не имеет светлого упоения. До меня не знали полного наслаждения созерцанием красоты, потому что, если красота открывается не по свободному влечению, нет светлого упоения ее созерцанием. Без свободного влечения и наслаждение, и восхищение мрачны перед тем, каковы они во мне.

"Моя непорочность чище той "Непорочности", которая говорила только о чистоте тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии.

"Но то, что во мне новое, что дает высшую прелесть тому, что было в прежних царицах, оно само по себе составляет во мне прелесть, которая выше всего. Господин стеснен при слуге, слуга стеснен перед господином; только с равным себе вполне свободен человек. С низшим скучно, только с равным полное веселье. Вот почему до меня и мужчина не знал полного счастья любви; того, что он чувствовал до меня, не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение. А женщина, как жалка была до меня женщина! Она была тогда подвластным, рабствующим лицом; она была в боязни, она до меня слишком мало знала, что такое любовь: где боязнь, там нет любви.

"Поэтому, если ты хочешь одним словом выразить, что такое я, это слово -- равноправность, Без него наслаждение телом, восхищение красотою скучны, мрачны, гадки; без него нет чистоты сердца, есть только обман чистотою тела. Из него, из равенства, и свобода во мне, без которой нет меня.

"Я все сказала тебе, что ты можешь сказать другим, все, что я теперь. Но теперь царство мое еще мало, я еще должна беречь своих от клеветы незнающих меня, я еще не могу высказывать всю мою волю всем. Я скажу ее всем, когда мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту. Но ты, твоя судьба, особенно счастлива; тебя я не смущу, тебе я не поврежу, сказавши, чем буду я, когда не немногие, как теперь, а все будут достойны признавать меня своею царицею. Тебе одной я скажу тайны моего будущего. Клянись молчать и слушай.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, любовь моя, теперь я знаю всю твою волю; я знаю, что она будет; но как же она будет? Как тогда будут жить люди?

Я одна не могу рассказать тебе этого, для этого мне нужна помощь моей старшей сестры, -- той, которая давно являлась тебе. Она моя владычица и слуга моя. Я могу быть только тем, чем она делает меня; но она работает для меня. Сестра, приди на помощь.

Является сестра своих сестер, невеста своих женихов.

Здравствуй, сестра, -- говорит она царице, -- здесь и ты, сестра? -- говорит она Вере Павловне, -- ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри.

Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, -- или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы -- это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля, это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, -- как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето. Рощи -- это наши рощи: дуб и липа, клен и вяз, -- да, рощи те же, как теперь; за ними очень заботливый уход, нет в них ни одного больного дерева, но рощи те же, -- только они и остались те же, как теперь. Но это здание, -- что ж это, какой оно архитектуры? Теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, -- дворец, который стоит на Сайденгамском холме {146}: чугун и стекло, чугун и стекло -- только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галлереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, -- а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! Его каменные стены -- будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галлерею. Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же, -- мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы? "Попробуй подвинуть это кресло", -- говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки, да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий {147} заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. "Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, -- тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в этом зале пол тоже без ковров, -- для танцев". И повсюду южные деревья и цветы; весь дом -- громадный зимний сад.

Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? "Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их". Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галлереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? "По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половицы детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть". Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины, -- и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, -- люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог: как подвигается работа, подвигается и он, -- как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И все песни, все песни, -- незнакомые, новые; а вот припомнили и нашу; знаю ее:

Будем жить с тобой по-пански;
Эти люди нам друзья, -
Что душе твоей угодно,
Все добуду с ними я... {148}

Но вот работа кончена, все идут к зданию. "Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать", -- говорит старшая сестра. Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, -- столы уж накрыты, -- сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: "здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя"; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: "готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, -- это слишком легкая работа для других рук, -- говорит старшая сестра, -- ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого". Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед. "А кто ж будет прислуживать?" -- "Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях, -- это ящики с кипятком, -- говорит старшая сестра. -- "Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?" -- "Несколько раз в год". У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть -- расчет".

Неужели ж это мы? неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски. -- "Да, ты видишь невдалеке реку, -- это Ока; эти люди мы, ведь с тобою я, русская!" -- "И ты все это сделала?" -- "Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь". -- "И все так будут жить?" -- "Все, -- говорит старшая сестра, -- для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец моей половины дня, работы, и начало ее половины; -- мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца".

Цветы завяли; листья начинают падать с деревьев; картина становится уныла. "Видишь, на это скучно было бы смотреть, тут было бы скучно жить, -- говорит младшая сестра, -- я так не хочу". -- "Залы пусты, на полях и в садах тоже нет никого, -- говорит старшая сестра, -- я это устроила по воле своей сестры царицы". -- "Неужели дворец в самом деле опустел?" -- "Да, ведь здесь холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из 2 000 человек осталось теперь десять -- двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на северную осень. Через несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок, провести здесь несколько дней по-зимнему".

Но где ж они теперь? -- "Да везде, где тепло и хорошо, -- говорит старшая сестра: -- на лето, когда здесь много работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает. Но принимая летом множество гостей, помощников в работе, вы сами на 7-8 плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, -- кому куда приятнее. Но есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта сторона так и называется Новая Россия". -- "Это где Одесса и Херсон?" -- "Это в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия".

Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. "Эти горы были прежде голые скалы, -- говорит старшая сестра. -- Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис". -- "Что ж это за земля?" -- "Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы". На далеком северо-востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же юго-восточном направлении, длинный и широкий залив; на юге далеко идет земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу. Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек. "Но мы в центре пустыни?" -- говорит изумленная Вера Павловна. "Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она "кипит молоком и медом" {149}. Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и обильно. Да, от большой северо-восточной реки все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания в трех, в четырех верстах друг от друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице. "Спустимся к одному из них", -- говорит старшая сестра.

Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. "Они потому из алюминия, -- говорит старшая сестра, -- что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается на солнце, что несколько дороже чугуна, но по-здешнему удобнее". Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них, высоко над дворцом, над всем дворцом и на, полверсты вокруг него растянут белый полог. "Он постоянно обрызгивается водою, -- говорит старшая сестра: -- видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан, разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно; ты видишь, они изменяют температуру, как хотят". -- "А кому нравится зной и яркое здешнее солнце?" -- "Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как ему угодно; я к тому веду, я все для этого только и работаю". -- "Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?" -- "Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, -- почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время". -- "Но кто хочет постоянно жить в них?" -- "Живут, как вы живете в своих Петербургах, Парижах, Лондонах, -- кому ж какое дело? кто станет мешать? Каждый живи, как хочешь; только огромнейшее большинство, 99 человек из 100, живут так, как мы с сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее. Но иди же во дворец, уж довольно поздний вечер, пора смотреть на них".

Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось?" -- "Что?" -- "То, что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы проводим две трети нашего года". -- "Как это сделалось? да что ж тут мудреного? Ведь это сделалось не в один год, и не в десять лет, я постепенно подвигала дело. С северо-востока, от берегов большой реки, с северо-запада, от прибережья большого моря, -- у них так много таких сильных машин, -- возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по нескольку верст, иногда по одной версте в год, как и теперь все идут больше на юг, что ж тут особенного? Они только стали умны, стали обращать на пользу себе громадное количество сил и средств, которые прежде тратили без пользы или и прямо во вред себе. Недаром же я работаю и учу. Трудно было людям только понять, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями, такими грубыми, жестокими, безрассудными, но я учила и учила их; а когда они стали понимать, исполнять было уже не трудно. Я не требую ничего трудного, ты знаешь. Ты кое-что делаешь по-моему, для меня, -- разве это дурно?" "Нет". -- "Конечно, нет. Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств? разве больше, чем у других?" -- "Нет, какие ж у нас были средства?" -- "А ведь твои швеи имеют в десять раз больше удобств, в двадцать раз больше радостей жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с такими же средствами, какие были у вас. Ты сама доказала, что и в твое время люди могут жить очень привольно. Нужно только быть рассудительными, уметь хорошо устроиться, узнать, как выгоднее употреблять средства". -- "Так, так; я это знаю". -- "Иди же еще посмотреть немножко, как живут люди через несколько времени после того, как стали понимать то, что давно понимала ты".

Они входят в дом. Опять такой же громаднейший, великолепный зал. Вечер в полном своем просторе и веселье, прошло уж три часа после заката солнца: самая пора веселья. Как ярко освещен зал, чем же? -- нигде не видно ни канделябров, ни люстр; ах, вот что! -- в куполе зала большая площадка из матового стекла, через нее льется свет, -- конечно, такой он и должен быть: совершенно, как солнечный, белый, яркий и мягкий, -- ну, да, это электрическое освещение {149a}. В зале около тысячи человек народа, но в ней могло бы свободно быть втрое больше. "И бывает, когда приезжают гости, -- говорит светлая красавица, -- бывает и больше". -- "Так что ж это? разве не бал? Это разве простой будничный вечер?" -- "Конечно". -- "А по-нынешнему, это был бы придворный бал, как роскошна одежда женщин, да, другие времена, это видно и по покрою платья. Есть несколько дам и в нашем платье, но видно, что они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над своим костюмом; на других другие, самые разнообразные костюмы разных восточных и южных покроев, все они грациознее нашего; но преобладает костюм, похожий на тот, какой носили гречанки в изящнейшее время Афин -- очень легкий и свободный, и на мужчинах тоже широкое, длинное платье без талии, что-то вроде мантий, иматиев; видно, что это обыкновенный домашний костюм их, как это платье скромно и прекрасно! Как мягко и изящно обрисовывает оно формы, как возвышает оно грациозность движений! И какой оркестр, более ста артистов и артисток, но особенно, какой хор!" -- "Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ жизни не тот, очень здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше", -- говорит светлая царица. Но люди в оркестре и в хоре беспрестанно меняются: одни уходят, другие становятся на их место, -- они уходят танцовать, они приходят из танцующих.

У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? -- Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья. И теперь веселье простых людей, когда им удается веселиться, более радостно, живо и свежо, чем наше; но у наших простых людей скудны средства для веселья, а здесь средства богаче, нежели у нас; и веселье наших простых людей смущается воспоминанием неудобств и лишений, бед и страданий, смущается предчувствием того же впереди, -- это мимолетный час забытья нужды и горя -- а разве нужда и горе могут быть забыты вполне? разве песок пустыни не заносит? разве миазмы болота не заражают и небольшого клочка хорошей земли с хорошим воздухом, лежащего между пустынею и болотом? А здесь нет ни воспоминаний, ни опасений нужды или горя; здесь только воспоминания вольного труда в охоту, довольства, добра и наслаждения, здесь и ожидания только все того же впереди. Какое же сравнение! И опять: у наших рабочих людей нервы только крепки, потому способны выдерживать много веселья, но они у них грубы, не восприимчивы. А здесь: нервы и крепки, как у наших рабочих людей, и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к веселью, здоровая, сильная жажда его, какой нет у нас, какая дается только могучим здоровьем и физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений, какая есть в нас; они имеют все наше нравственное развитие вместе с физическим развитием крепких наших рабочих людей: понятно, что их веселье, что их наслаждение, их страсть -- все живее и сильнее, шире и сладостнее, чем у нас. Счастливые люди!

Нет, теперь еще не знают, что такое настоящее веселье, потому что еще нет такой жизни, какая нужна для него, и нет таких людей. Только такие люди могут вполне веселиться и знать весь восторг наслажденья! Как они цветут здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны их черты! Все они -- счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения, -- счастливцы, счастливцы!

Шумно веселится в громадном зале половина их, а где ж другая половина? "Где другие? -- говорит светлая царица, -- они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего -- это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили -- это я увлекала их, здесь комната каждого и каждой -- мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там тайна; они возвращались -- это я возвращала их из царства моих тайн на легкое веселье Здесь царствую я".

"Я царствую здесь. Здесь все для меня! Труд -- заготовление свежести чувств и сил для меня, веселье -- приготовление ко мне, отдых после меня. Здесь я -- цель жизни, здесь я -- вся жизнь".

"В моей сестре, царице, высшее счастие жизни, -- говорит старшая сестра, -- но ты видишь, здесь всякое счастие, какое кому надобно. Здесь все живут, как лучше кому жить, здесь всем и каждому -- полная воля, вольная воля".

"То, что мы показали тебе, нескоро будет в полном своем развитии, какое видела теперь ты. Сменится много поколений прежде, чем вполне осуществится то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести".

Примечание

135) ... знакомый, -- о, какой знакомый теперь! -- голос... -- Подразумевается голос Бозио в третьем сне Веры Павловны (см. стр. 171).

136) "Wie herrlich leuchtet <...> Wie lacht die Flur". -- Начальные строки стихотворения Гете "Майская песнь" ("Mailied", 1771) -- одна из любимых песен Чернышевского с юности.

137) О erd"! О Sonne! <...> Auf jenen Hoh"n! -- Цитата (ст. 11-16) из того же стихотворения Гете.

138) "Whol perlet im Glase der purpurne Wein, Wohl gldnzen die Augen der Gaste..." -- начальные строки стихотворения Ф. Шиллера "Четыре века" ("Die vier Weltalter", 1802).

139) номады -- кочевники.

140) Астарта -- финикийская богиня плодородия. В греческой и римской мифологии отождествлялась с Афродитой -- покровительницей, оплодотворяющей силы природы, богиней брака и любви.

141) Пизистрат, (VI в. до н. No.) -- древнегреческий государственный деятель, захвативший верховную власть в Афинах, откуда он был дважды изгоняем. Ареопаг -- верховный суд в древних Афинах. Аспазия (V в. до н. No.) -- прославившаяся умом и красотой гречанка; ее считали виновницей Пелопоннесских войн, приведших к падению Афин. Афродита -- см. предыдущее примечание. Гинекей -- женская половина в древнегреческих домах.

142) Тоггенбург -- герой баллады Ф. Шиллера "Рыцарь Тоггенбург", особенно известной в России по переводу Жуковского (1818). Чернышевский приводит прозаический пересказ баллады.

143) Ту царицу звали "Непорочностью". -- Под этим названием Чернышевский, как это видно из чернового текста, имеет в виду Мадонну.

144) Это сказал Руссо в "Новой Элоизе". -- В романе в письмах "Юлия, или Новая Элоиза" (1761) Ж. -Ж. Руссо (Rousseau, 1712-1778) в образе героини Юлии д"Этанж раскрывал пробуждение в женщине чувства человеческого достоинства. Ср. запись Чернышевского в альбом своей невесте: "Женщина должна быть равна с мужчиною..." и т. д. (т. XIV, стр. 223). В письме к А. Н. Чернышевскому 5 марта 1885 г. Чернышевский писал, что "Новая Элоиза" может быть "ныне читаема без смеха, лишь как исторические памятники давно минувших фазисов общественной жизни" (т. XV, стр. 519). Другие упоминания Руссо см. по указателю имен: Чернышевский, т. XVI, стр. 916. -- Ср.: Т. Л. Занадворова. Жан-Жак Руссо в оценке Н. Г. Чернышевского. -- Уч. зап. Магнитогорск, гос. пед. ин-та, 1963, вып. 15(2), стр. 110-126.

145) ... прекраснее Афродиты Луврской... -- Статуя, хранящаяся в Луврском музее в Париже и более известная под названием Венеры Милосской.

146) ... дворец, который стоит на Сейденгамском холме... -- К Всемирной выставке 1851 г. в Гайд-Парке в Лондоне по проекту архитектора Джозефа Пакстона был выстроен так называемый Хрустальный (или Кристальный) дворец (Crystal Palace) -- огромное сооружение из стекла и железа без кирпича и дерева -- одно из значительных достижений строительной техники того времени. В 1854 г. дворец был перенесен в предместье, на 10 км севернее (ныне в черте города), и использовался в течение более чем 25 лет. 30 ноября 1936 г. здание сгорело. Об этом дворце Чернышевский неоднократно упоминал: в частности, он подробно описал его в "Отечественных записках" (1854, No 8 и 9; Чернышевский, т. XVI, стр. 91-106, 129-132). В бытность в Лондоне 26-30 июня 1859 г. Чернышевский осмотрел дворец; некоторые черты его описаны в четвертом сне Веры Павловны (см.: Е. И. Покусаев. Н. Г. Чернышевский. Очерк жизни и деятельности. Изд. 4-е. Саратов, 1967, стр. 207-208). В "Записках из подполья" Ф. М. Достоевского (Эпоха, 1864, No 1-2; Полн. собр. соч., т V. Л., 1973, стр. ИЗ) содержится полемический выпад против рассказа о хрустальном дворце: "Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда... Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган", т. е. легендарная птица, приносящая людям счастье.

147) ... алюминий -- металл, впервые полученный в виде порошка в 1827 г. Технический способ его производства был разработан в 1854 г. Широкое применение в технике, промышленности и в быту алюминий нашел в XX в.

148) "Будем жить с тобой по-пански; <...> Все добуду с ними я..." -- Цитата из стихотворения Кольцова "Бегство" (1838; впервые опубликовано: Современник, 1839, т. 14) -- одно из любимых стихотворений Чернышевского. Чернышевскому принадлежит рецензия на сборник стихотворений Кольцова со статьею о нем Белинского (Современник, 1856, No 5; Чернышевский, т. III, стр. 510-515) и ряд упоминаний в "Очерках гоголевского периода" (статьи четвертая и пятая: Современник, 1856, No 4 и 7; Чернышевский, т. III, стр. 138, 181-185, 195, 199).

149) ... полоса <...> про которую говорилось в старину, что она кипит молоком и медом <...> иматиев. -- Цитата из Библии (Исход, глава III, ст. 8) -- по преданию, бог сказал Моисею, что он приведет израильтян "в землю,... где течет молоко и мед". Иматий (или гиматий) -- верхняя одежда древних греков, состоявшая из квадратного или продолговатого четырехугольного куска шерстяной материи.

149a) ... электрическое освещение. -- Электрическое освещение жилищ в России вошло в широкий обиход лишь с начала XX в.

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Колонтаев Константин Владимирович
«Четвёртый Геноцидный Сон Веры Павловны»

Константин Колонтаев "Четвёртый Геноцидный Сон Веры Павловны" (Только Россия и Русские от полюса до полюса или взгляд Н. Г. Чернышевского на коммунистическое будущее Земли)

"Вера Павловна, вместо того,

что бы спать с Рахметовым,

спит одна и видит

свой Четвертый сон"

(Строка одного из сочинений

советской старшеклассницы

брежневской эпохи)

Вместо Предисловия. Нынешний мировой цивилизационный кризис капитализма, и некоторые его неожиданные особенности

Начавшийся, осенью 2008 года, грандиозным крахом множества ведущих финансовых структур западного мира – нынешний глобальный кризис капитализма, уже к исходу 2011 года стал не столько кризисом экономическим и политическим, как это не раз бывало раньше, а впервые со времён упадка и краха Римской империи стал кризисом цивилизационным. Причем, не только для Запада, но, и для всего остального мира, который к концу 20 – го века, был полностью глобализирован, на основах западной цивилизации.

В результате, для всей нынешней земной цивилизации, в крайне острой форме, оказались поставлены, такие наши классические русские вопросы, как: "Кто виноват?" и "Что делать?".

Казалось бы, ответы на эти два основополагающие для нынешней обстановки в мире, вопроса выглядят, просто: виноват мировой капитализм, и прежде всего финансовый, и значит, надо этот мировой капитализм, уничтожить, дабы этим спасти человечество и достигнутый им нынешний уровень цивилизационного развития. А после этого продолжить развиваться дальше.

Но, как это часто бывает, простые ответы на сложные вопросы, не всегда приводят к простым решениям. Дело в том, что, нынешний мировой цивилизационный кризис, показав, полнейшую несостоятельность мирового капитализма, и его абсолютного воплощения в лице нынешней Запада, и насущную необходимость его замены мировым социализмом, с целью элементарного выживания всего человечества, однако, при этом, этот глобальный цивилизационный кризис, так и не привел, к появлению четко сформулированной социалистической альтернативы преодоления для его преодоленеия и тем самым спасения человечества.

Этот исторический парадокс, стал особенно заметен, на фоне прокатившихся в 2011 – 2012 годах, по всем ведущим странам Запада, волнам массовых антикапиталистических протестов. Но, эти массовые и бурные волнения, среди прочего, очень четко показали, что под ударами нынешнего глобального цивилизационного кризиса потерпела крах, не только такая основная идеология капитализма, как либерализм, но, как не странно, и его, до этого главный противник – научный коммунизм, покоящийся, прежде всего на идеологии марксизма.

В результате, практически все коммунистические партии нынешнего мира, базирующиеся, на созданной, во второй половине 19 – го века идеологии марксизма, вступив в полосу кризиса и упадка, накануне и особенно после распада Советского Союза, продолжают переживать кризисные процессы и сейчас, уже во втором десятилетии 21 века, когда, казалось бы, образ капитализма, окончательно и полностью, дискредитирован в глазах большинства жителей нашей планеты.

Этот, одновременный крах двух, казалось бы, противостоящих друг другу глобальных идеологий: либерализма и коммунизма, произошедший, по причине – нынешнего глобального цивилизационного кризиса, заставляет задуматься о том, а не является ли на самом деле, лежащая в основе нынешнего коммунизма – идеология марксизма, разновидностью этого самого западного либерализма, так сказать, его левым крылом? И не является ли марксизм как левое крыло западного либерализма, главной причиной краха современного коммунизма и как теории и как политического движения?

К сожалению, эта, очень актуальная для настоящего времени тема – тема глубокого и системного кризиса современного коммунизма, как теории, так и политического движения, основанного на марксизме, до сих пор все еще не получила должного научного рассмотрения, как впрочем и тот факт, что главной причиной современного мирового кризиса коммунизма является, лежащая в его основе европейская, а точнее общезападная либеральная матрица, в том числе, и в виде марксизма.

Таким образом, в современном мире на сегодняшний день нет никакой альтернативной идеологии по преодолению данного глобального кризиса, которая овладев умами большинства человечества, помогла бы ему преодолеть, этот нынешний глобальный цивилизационный крнизис и вновь стать на путь социального, научного и экономического прогресса. Такая идеология до сих пор ещё не возникла, и пока, в мире, не видно никаких предпосылок, к её созданию.

Да, измельчали, измельчали нынешние цивилизованные народы мира, в интеллектуальном и политическом плане, и особенно тех стран, которые относятся, к экономически высоко развитым. То ли дело было в 19 – начале 20 – го веков, когда во всех тогдашних, так сказать цивилизованных странах – гениальные мыслители, не говоря уже о просто талантливых интеллектуалах, плодились, словно кролики согласно "Таблице размножения".

Часть 1. Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?", как план глобальных революционных преобразований и прогноз их результатов

Ситуация глобального цивилизационного кризиса в нынешнем мире, в некоторой степени, напоминает ту которая складывалась в Европе и Российской империи в 60 – е годы 19 века, когда европейский капитализм начинал переход из эпохи свободной конкуренции в эпоху финансовых империй, а Российская империя освобождалась от остатков крепостного права и преодолевала сильнейшие экономические трудности, связанные с последствиями своего поражения в недавней Крымской войне.

В условиях возникшего в Европе во второй половине 19 века исторического пессимизма, появлялись и различные интеллектуальные разработки по его преодолению, с соответствующим вопросом "Что делать?". В этой ситуации, одним из многих европейских мыслителей второй половины 19 века, искавших и вырабатывавших рецепты спасения цивилизации, был русский философ, политик и литератор Николай Гаврилович Чернышевский, который, впрочем считал, что существующую капиталистическую западную цивилизацию надо не спасать, а наоборот как можно быстрее разрушить и на её обломках построить новое здание мирового коммунистического прогресса.

Вот поэтому, хорошо известный на тот момент в России и совершенно неизвестный в тогдашней, как впрочем и в сегодняшней Европе, российский революционный интеллектуал и политик Н. Г. Чернышевский избрал вопрос "Что делать?", в качестве названия своего литературного произведения, которое должно было показать как пути выхода их этого кризиса, так и оптимистические результаты его преодоления.

Путь выхода из тогдашнего кризиса и начало мирового цивилизационного прогресса Чернышевский видел в социалистической революции в России, которая даст возможность русскому народу сначала построить социализм в своей стране, а затем создать для себя глобальное коммунистическое общество.

Показ подготовки русской социалистической революции и развёртывание живописной картины, последующего русского глобального коммунизма были даны в романе Чернышевского, под соответствующим символическим названием "Что делать?"

Этот роман был написан Н. Г. Чернышевским всего за четыре месяца, с декабря 1862 по март 1863 года, в крайне непростой для него жизненной ситуации, когда он находился в предварительном заключении в Петропавловской крепости, по обвинению в подготовке государственного переворота.

"Что делать?", был создан в жанре философско – утопического романа, с целью заставить его читателей принять созданное к том моменту Чернышевским мировоззрение русского коммунизма как руководство к действию, в результате чего он стал учебником жизни для нескольких поколений русских революционеров.

Основу содержания этого романа составляют те его разделы, которые именуются "Сны Веры Павловны". В этих "снах" главной героини романа Веры Павловны Розальской, которая на его страницах большей частью именуется просто как Вера Павловна, автор доносит до читателей в виде художественных образов все свои политические, философские и экономические идеи, предсказывая и объясняя всё то, что по его мнению последует в дальнейшем в России и мире.

Именно, развернутый показ путей подготовки подобной русской социалистической революции и развертывание живописной картины, последующего утверждения коммунизма в масштабе всей планеты и составили основное содержание романа "Что делать?".

Часть 2. Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?" – история его создание и его всемирно – историческое значение

Роман выдающегося даже по тем временам русского мыслителя Николая Гавриловича Чернышевского "Что делать?", был написан им, во время предварительного досудебного заключения в Петропавловской крепости (Петербург), в период с декабря 1862 по март 1863 года.

"Что делать?" – был создан автором в жанре философско – утопического романа, и был рассчитан не на чувственную и образную, а на рациональную и рассудочную способность своего читателя. Цель данного произведения заставить читателей пересмотреть свои взгляды на жизнь и принять истину коммунистического миросозерцания как руководство к действию. Роман стал "учебником жизни", для нескольких поколений русских революционеров, вплоть до начала 20 – го века.

В романе Чернышевский показал разрушение старого мира и появление нового, изобразил новых людей, боровшихся за счастье народа. Но самое главное – это то, что Чернышевский показал в своем романе "Что делать?" общество будущего как реальность.

Своим романом Чернышевский стремится пробудить в читателях веру в неизбежную победу социализма, а затем и построение коммунизма. В связи с этим, особое место в романе занимают эпизоды или разделы, именуемые "Сны Веры Павловны".

В этих "снах", своей главной героини Веры Павловны Розальской (её девичья фамилия), которая в романе большей часть именуется по имени – отчеству, как Вера Павловна, автор проводит свои основные политические идеи, объясняя или предсказывая то, что последует в дальнейшем в жизни героев или России в целом.

На примере жизни Веры Павловны, Чернышевский, показывает путь мыслящей девушки к вершинам профессионального и вытекающего из него жизненного самоутверждения, а так же, из-за цензурных условий, в очень завуалированной форме показывает различные этапы, подготовки будущей, по его мнению, социалистической революции в России, строительство сначала социализма, а потом коммунизма, после того, когда эта революция произойдет.

Ключевое место, среди этих "снов", в романе занимает "Четвертый сон Веры Павловны", в котором Чернышевский развертывает картину светлого коммунистического будущего, в масштабе всей нашей планеты, когда, человечество, вновь обрело утраченную ранее на многие тысячелетия, прежнею гармоническую завершенность и полноту своей жизни.

Часть 3. "Четвертый сон Веры Павловны", как завершение и сюжетная основа романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?", и подробное описание светлого коммунистического будущего человечества

Ключевое место среди "Снов Веры Павловны" занимает раздел "Четвертый сон Веры Павловны", в котором Чернышевский показывает картины торжества русского коммунистического будущего в масштабах всей планеты, когда вновь обретена утраченная ранее на многие тысячелетия, прежняя гармоническая завершённость и полнота первобытнообщинного коммунизма в условиях родоплеменного общинного строя или так нызаваемый "Золотой век Человечества"

Поэтому раздел "Четвёртый Сон Веры Павловны" является ядром и, по сути, основой содержания романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Данный раздел, этого романа, находится в четвертой главе под названием "Второе замужество". Основное содержания "Четвертого Сна Веры Павловны", содержится в пунктах 8, 9,10, 11, раздела "Четвертый сон".

"Четвертый сон Веры Павловны", рисует картину коммунистического рая на планете Земля. Того, по словам автора "Золотого века", который возникнет на Земле, когда победит революция, которую автор в то время готовил, и пропаганде которой он и посвятил свой роман " Что делать?".

Однако поскольку, Н. Г. Чернышевский был сугубый материалист, и к тому же как он называл себя – материалист антропологический, то свой мир будущего, он, всё же населил не богами, а людьми, хотя на фоне его современников, эти люди будущего выглядели богами.

Этот, будущий "Золотой Век" а точнее "Золотая Эра Человечества", о котором в романе теоретически беседуют Лопухов и Кирсанов, воплощен в гигантском хрустальном дворце – саде, стоящем среди богатых тучных нив и садов, царства вечной весны, лета и радости.

Такими громадными домами в шахматном порядке покрыта вся преображенная освобожденным трудом Земля – планета "новых людей". В этих домах – дворцах, живут все вместе счастливые люди идеального будущего. Они вместе работают с песнями, вместе обедают, веселятся.

И, Чернышевский говорит устами богини свободной любви о светлом будущем, открывая его Вере Павловне и заодно всем своим бесчисленным читателям следующим образом: "Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести".

В "Четвертом сне Веры Павловны", Чернышевский рисует общество, в котором интересы каждого органически сочетаются с интересами всех. Это общество, где отсутствует эксплуатация человека человеком, где люди научился разумно управлять силами природы, где исчезло драматическое разделение между умственным и физическим трудом, все люди свободны, равноправны и гармонически развиты и потому могут свободно и освобожденные от нужды и повседневных жизненных забот они могут полностью раскрыть всё богатство своей личности. В этой части романа – читатель видит мир будущего, и этот мир, прекрасен во всем.

С удивительной проницательностью предвидел Чернышевский и то, что общество будущего освободит женщину от домашнего рабства и решит важные проблемы по обеспечению стариков и воспитанию молодого поколения.

Все это художественно воплощено автором вот в таких образах: "Здравствуй, сестра, – говорит она царице, – здесь и ты, сестра? говорит она Вере Павловне, – ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри. Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, – или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы – это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля, это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, – как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето.

– Но это здание, – что ж это, какой оно архитектуры? Чугун и стекло, чугун и стекло – только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам.

– Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, – а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! Его каменные стены – будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галерею.

– Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же, – мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы?

– "Попробуй подвинуть это кресло", – говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки, да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, – тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в этом зале пол тоже без ковров, – для танцев. И повсюду южные деревья и цветы; весь дом – громадный зимний сад.

– Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? – "Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их".

Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половицы детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть

Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины, – и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, – люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог: как подвигается работа, подвигается и он, – как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И все песни, все песни, – незнакомые, новые;

Но вот работа кончена, все идут к зданию. "Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать", – говорит старшая сестра.

Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, – столы уж накрыты, – сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: "здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя".

Те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: "готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, – это слишком легкая работа для других рук, – говорит старшая сестра, – ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого".

Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед.

"А кто ж будет прислуживать?" – "Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях, – это ящики с кипятком, – говорит старшая сестра. – "Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?" – "Несколько раз в год". – "У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть – расчет".

– "Неужели ж это мы? Неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски". – "Да, эти люди мы, ведь с тобою я, русская!" – "И ты все это сделала?" – "Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь". – "И все так будут жить?" – "Все, – говорит старшая сестра, – для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец моей половины дня, работы, и начало ее половины; – мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца".

Согласно Чернышевскому в коммунистическом обществе будущего, каждый выбирает себе занятие по душе и трудится и для себя, и для людей. Все эти люди – музыканты, поэты, философы, ученые, артисты, но они же работают на полях и заводах, управляют современными, ими созданными машинами, все больше и больше переделывают природу, превращая неплодородные земли в плодородные, осушают болота, строят каналы. И все это они делают на благо себе.

Но все это, как говорил Чернышевский, основано на свободе личности. Не зря говорит "светлая красавица": "Где нет свободы, там нет и счастья", подтверждая этими словами то, что свобода людям необходима.

Завершающий абзац "Четвертого сна Веры Павловны": "Ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести".

Часть 4. "Четвертый сон Веры Павловны", который так же можно назвать геноцидным, как доселе неизвестный прогноз Н. Г. Чернышевским о безжалостном Глобальном Шествия Русского Прогресса, агрессивная и безжалостная программа создания Глобального Коммунизма – исключительно русскими и только для русских

Малоизвестная сторона научного и литературного творчества Чернышевского, в романе "Что делать?" и конкретно в его разделе "Четвёртый сон Веры Павловны" – это русский национал – коммунистический глобализм, который согласно Чернышевскому козначает, что коммунизм возможен только в глобальном масштабе (это как у Маркса и Энгельса), но создадут его только русские и только они будут пользоваться его плодами оставшись единственным народом на планете Земля.

Если, судить по "Четвёртому сну Веры Павловны, то результат всякого Прогресса – это Геноцид. Прежние народы – погибают (уничтожаются, вымирают, изменяются), вместе со своей культурой. Как сказал Чингизхан: "Недостаточно, чтобы я победил. Другие должны быть повергнуты". Так что, никаких – "Ни шагу назад!", никаких – "Умрём, но не отступим!". Вообще: никаких "умрём". Только – "Убьём".

И, так согласно Чернышевскому, глобальное коммунистическое будущее – светло и прекрасно. Но, только для русских, которые останутся в том будущем единственным народом на планете Земля.

И так, что согласно этой концепции Чернышевского, увидела в своём "Четвёртом сне" главная героиня этого романа Вера Павловна:

"Цветы завяли; листья начинают падать с деревьев; картина становится уныла.

– "Видишь, на это скучно было бы смотреть, тут было бы скучно жить, говорит младшая сестра, – я так не хочу". – "Залы пусты, на полях и в садах тоже нет никого, – говорит старшая сестра, – я это устроила по воле своей сестры царицы". – "Неужели дворец в самом деле опустел?" – "Да, ведь здесь холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из двух тысяч человек осталось теперь десять – двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на северную осень. Через, несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок, провести здесь несколько дней по-зимнему".

– "Но где ж они теперь?" – "Да везде, где тепло и хорошо, вы сами на 7 – 8 плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, – кому куда приятнее. Но есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта сторона так и называется "Новая Россия".

– "Это где Одесса и Херсон?" – "Нет это в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия". Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. "Эти горы были прежде голые скалы, – говорит старшая сестра. – Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис – Что ж это за земля? – Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы".

Судя по дальнейшему описанию, Небесная Царица подымает Веру Павловну на одну из высших точек горного массива Голаны (Голанские высоты) на стыке границ нынешних Сирии, Ливана и Израиля.

Ну а дальше идёт такое описание: "На далеком северо – востоке две реки, которые сливаются вместе (примечание -соответствует Тигру и Ефрату) прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же юго – восточном направлении, длинный и широкий залив (примечание – Персидский залив); на юге далеко идет земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу (примечание – Аравийский полуостров). Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек (примечание – Синайский полуостров).

Но мы в центре пустыни? – говорит изумленная Вера Павловна. (примечание – Аравийская пустыня)

– Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она "кипит молоком и медом". Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и обильно. Да, от большой северо – восточной реки (примечание – слияние Тигра и Ефрата), все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания в трех, в четырех верстах друг от друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице. Спустимся к одному из них – говорит старшая сестра.

Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. – Они потому из алюминия, – говорит старшая сестра, – что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается на солнце, что несколько дороже чугуна, но по-здешнему удобнее". Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них, высоко над дворцом, над всем дворцом и на, полверсты вокруг него растянут белый полог. Он постоянно обрызгивается водою, – говорит старшая сестра: видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан, разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно; ты видишь, они изменяют температуру, как хотят.

– А кому нравится зной и яркое здешнее солнце?

– Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как ему угодно, я к тому веду, я все для этого только и работаю.

– Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?

– Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, – почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время.

– Но кто хочет постоянно жить в них?

– Живут, как вы живете в своих Петербургах, Парижах, Лондонах, – кому ж какое дело? кто станет мешать? Каждый живи, как хочешь; только огромнейшее большинство, 99 человек из 100, живут так, как мы с сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее. Но, иди же во дворец, уж довольно поздний вечер, пора смотреть на них".

– Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось? – Что? – То, что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы проводим две трети нашего года".

– Как это сделалось? Да что ж тут мудреного? Ведь это сделалось не в один год, и не в десять лет, я постепенно подвигала дело. С северо – востока, от берегов большой реки, с северо – запада, от прибережья большого моря, – у них так много таких сильных машин, – возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по нескольку верст, иногда по одной версте в год, как и теперь все идут больше на юг, что ж тут особенного? Они только стали умны, стали обращать на пользу себе громадное количество сил и средств, которые прежде тратили без пользы или и прямо во вред себе.

То, что мы показали тебе, нескоро будет в полном своем развитии, какое видела теперь ты. Сменится много поколений прежде, чем вполне осуществится то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести".

Кстати во времена Чернышевского, то есть в начале 60 – х годов 19 – го века, "Новая Россия" ("Новороссия"), представляла собой северное и восточное побережье Черного моря, а так же примыкающее к нему побережье Азовского моря. Но в 1862 – 1863 годах, Николай Гаврилович, увидел далеко намного столетий вперёд, и где – то через пару веков вперёд он узрел совсем уж Новую Новороссию в границах всего Большого Ближнего Востока и надо понимать, так же и территорий современной Турции и Ирана (Персии), поскольку без территории последних у этой Новой России не будет прямой сухопутной связи с территорией России Старой, а это было бы уж совсем вопиющее упущение.